Механика звука dan repost
#Введение_в_классическую_механику
Разлад в сердце первоединства
Музыка захватывает наше внимание, поглощает нас тысячей разных способов, для описаниях большей части которых, пожалуй, еще и не создано языка, это будущая задача музыкальной критики, ориентированной феноменологически. Мы можем говорить о радости, об энергизирующем нас пульсирующем ритме или груве, о тревоге, потерянности, завороженности, смутном беспокойстве и неясной, необъяснимой, невыразимой надежде и многом другом, хотя нас обычно не оставляет чувство, что словами мы не в состоянии исчерпать наши впечатления, даже верно наметить их. Однако самый, пожалуй, прекрасный и редкий музыкальный опыт, возможный тогда, когда музыка захватывает нас целиком, с первых же звуков — это опыт магический, опыт чудесной зачарованности. В такие моменты мы утрачиваем способность воспринимать музыку аналитически, раздробляя её на фрагменты — не остается отдельной мелодии, гармонии, тембра, ритма, но лишь волшебное чувство неоспоримого присутствия. Музыка является нам как вещь, как нечто плотное, как своеволие материального мира, как тяжесть судьбы.
Музыка будто опутывает нас тенетами, вплетает нас в логику какого-то другого мира, столь отличного от мира повседневности. Это чувство столь же сладко, сколь и болезненно до невыносимости. Оно вторгается в сознание, раскалывает его — начинает кровоточить какой-то давний, древний шрам. Как можно жить в мире, столь полном абсурда, случайности, боли, страха, ненависти, радости, удовольствие, когда звучит музыка, столь упорядоченная, столь цельная, столь иная, от всего отличная? Когда уходит аналитическое восприятие музыки, она начинает восприниматься как организм, как сложная и внутренне последовательная совокупность сил и движений, как живая, как душа, как то, что греки называли ἐντελέχια (энтелехия). Эта цельность захватывает — мы начинаем грезить о единстве, о счастье всеприсутствия и всемогущества, возможных только как сладостное наваждение, сон, мираж.
Но такая цельность, такая чистота и концентрированность возможны только в искусстве. Наш же жизненный мир — мир полусвета, полутеней, нюансов, случайностей, мир слабой хватки. Гегель называл сознание человека, грезящего об ином мире, мире завершенности, мире справедливости, мире осознавшей себя тотальности, несчастным сознанием. Такой человек — романтический, но не только субъект — живет в мире, который ранит его тысячей мелких и фатальных несовершенств; какой-то неверный, неясный свет манит человека, гонит его в ночь, беспокоит его, днем же, посреди забот и тревог, это чувство лишь слабо саднит. Музыка тревожит эту рану, рану исходного разлада в сердце первоединства.
Иногда достаточно лишь нескольких нот, чтобы они пронзили сердце. Сквозь сумерки вещей начинают просвечивать контуры невозможного, будто музыка хочет скинуть с плеч человека гнёт логики, утверждая собственную логику, нелинейную, логику чудесного и негарантированного, логику красоты.
https://youtu.be/fKjrJ6SjkqE
Разлад в сердце первоединства
Музыка захватывает наше внимание, поглощает нас тысячей разных способов, для описаниях большей части которых, пожалуй, еще и не создано языка, это будущая задача музыкальной критики, ориентированной феноменологически. Мы можем говорить о радости, об энергизирующем нас пульсирующем ритме или груве, о тревоге, потерянности, завороженности, смутном беспокойстве и неясной, необъяснимой, невыразимой надежде и многом другом, хотя нас обычно не оставляет чувство, что словами мы не в состоянии исчерпать наши впечатления, даже верно наметить их. Однако самый, пожалуй, прекрасный и редкий музыкальный опыт, возможный тогда, когда музыка захватывает нас целиком, с первых же звуков — это опыт магический, опыт чудесной зачарованности. В такие моменты мы утрачиваем способность воспринимать музыку аналитически, раздробляя её на фрагменты — не остается отдельной мелодии, гармонии, тембра, ритма, но лишь волшебное чувство неоспоримого присутствия. Музыка является нам как вещь, как нечто плотное, как своеволие материального мира, как тяжесть судьбы.
Музыка будто опутывает нас тенетами, вплетает нас в логику какого-то другого мира, столь отличного от мира повседневности. Это чувство столь же сладко, сколь и болезненно до невыносимости. Оно вторгается в сознание, раскалывает его — начинает кровоточить какой-то давний, древний шрам. Как можно жить в мире, столь полном абсурда, случайности, боли, страха, ненависти, радости, удовольствие, когда звучит музыка, столь упорядоченная, столь цельная, столь иная, от всего отличная? Когда уходит аналитическое восприятие музыки, она начинает восприниматься как организм, как сложная и внутренне последовательная совокупность сил и движений, как живая, как душа, как то, что греки называли ἐντελέχια (энтелехия). Эта цельность захватывает — мы начинаем грезить о единстве, о счастье всеприсутствия и всемогущества, возможных только как сладостное наваждение, сон, мираж.
Но такая цельность, такая чистота и концентрированность возможны только в искусстве. Наш же жизненный мир — мир полусвета, полутеней, нюансов, случайностей, мир слабой хватки. Гегель называл сознание человека, грезящего об ином мире, мире завершенности, мире справедливости, мире осознавшей себя тотальности, несчастным сознанием. Такой человек — романтический, но не только субъект — живет в мире, который ранит его тысячей мелких и фатальных несовершенств; какой-то неверный, неясный свет манит человека, гонит его в ночь, беспокоит его, днем же, посреди забот и тревог, это чувство лишь слабо саднит. Музыка тревожит эту рану, рану исходного разлада в сердце первоединства.
Иногда достаточно лишь нескольких нот, чтобы они пронзили сердце. Сквозь сумерки вещей начинают просвечивать контуры невозможного, будто музыка хочет скинуть с плеч человека гнёт логики, утверждая собственную логику, нелинейную, логику чудесного и негарантированного, логику красоты.
https://youtu.be/fKjrJ6SjkqE