Урбан хистори

Китайский погром в Сеуле

К началу 1930-х годов китайская община в Корее составляла значительную, хоть и далеко не самую многочисленную, часть населения. Согласно официальной статистике, в стране проживали 67 794 китайца — это был второй по численности некорейский народ на полуострове, уступавший лишь японцам. Хотя их доля в общем населении составляла всего 0,3%, китайцы выделялись на улицах колониальной Кореи своей одеждой, причёсками и манерами, что делало их заметными среди корейцев.
Но едва ли не впервые за всю историю их присутствия в Корее мирное сосуществование двух народов оказалось под угрозой.

Летом 1931 года произошли крупнейшие межэтнические столкновения в истории страны, спровоцированные событиями за её пределами. В китайской Маньчжурии, неподалёку от посёлка Ванбаошань (по-корейски — Манбосан), разгорелся конфликт между китайскими владельцами земель и корейскими крестьянами-арендаторами. Поводом стал ирригационный канал, который корейцы прорыли на китайской земле. Дело дошло до потасовок, а затем и до вмешательства японских консульских властей, которые поддержали корейцев — ведь формально они были подданными Японской империи.

Хотя столкновения в Маньчжурии ограничились локальной дракой и разогнанными японской армией протестами, в корейских газетах появились страшные заголовки: якобы китайцы устроили резню в корейских деревнях, убив множество мирных жителей. Эти слухи вызвали волну возмущения, и вскоре в крупных городах Кореи — Кёнсоне (Сеуле), Инчхоне, Пхеньяне — начались массовые погромы китайских лавок, нападения на прохожих, поджоги и насилие.

В результате этих беспорядков погибли 127 китайцев, ещё 393 человека получили ранения.
Для китайской общины Кореи это стало трагедией. Многие, осознав, что безопасность им больше не гарантирована, решили покинуть страну. В результате численность китайцев в Корее всего за два года сократилась почти вдвое — с 68 000 в 1930 году до 38 000 в 1932-м.

#сеул

Конец 1920-х годов в Советском Союзе ознаменовался активными дискуссиями о формах жилья для рабочих. Центральное место в этих обсуждениях заняли дома-коммуны, которые должны были соответствовать идеалам нового общества.

Считалось, что формирование «нового человека» невозможно в условиях традиционного жилья, поэтому архитектура должна была измениться в соответствии с социалистическими принципами.
Уже в 1926 году на всесоюзном конкурсе архитектурных проектов был провозглашен лозунг «Новая жизнь требует новых форм». Архитекторы ставили перед собой задачу создать дома с общественным хозяйством, которые освободили бы женщин от бытовых забот и превратили жилище в место комфортного отдыха.

В 1928 году было официально утверждено «Типовое положение о доме-коммуне», согласно которому новоселы должны были отказаться от традиционной мебели и предметов быта, передаваемых из поколения в поколение. Это подчеркивало идею разрыва с прежним укладом жизни и перехода к коллективному быту.

Дом-коммуна трактовался по-разному. Одни архитекторы-конструктивисты видели в нем единое здание, объединяющее жилые квартиры и общественные пространства. В Ленинграде по такому принципу строились Бабуринский, Батенский и Кондратьевский жилмассивы. Другие предпочитали более гибкую концепцию коллективного жилья, включавшего два типа планировки. В первом варианте квартиры состояли из 2–4 комнат, снабженных умывальником и небольшим кухонным уголком, но с общей ванной и туалетом для нескольких семей. Во втором жильцы располагались в отдельных комнатах, объединенных небольшим помещением для разогрева пищи, а все остальные удобства (душевые, санузлы) находились в общем коридоре. При этом не оговаривалось, сколько человек должны были пользоваться одной душевой или туалетом.

Создатели этих проектов полагали, что коллективное использование бытовых помещений ускорит переход к коммунистическому образу жизни. Так, ленинградские студенты-архитекторы разработали проект дома-коммуны под названием «Октябрь в быту». В нем предполагалось равное число мужчин и женщин, проживающих в одинаковых условиях. Для семейных пар были предусмотрены двухместные спальни, а для одиноких жильцов — четырехместные комнаты. Питание должно было поступать в термосах с ближайших фабрик-кухонь, а одежду коммунары хранили бы в специальных «туалетно-вещевых комнатах».

#ссср

В эпоху Хэйан аристократки обладали необычной для японской истории степенью свободы и независимости. Они имели юридическое право наследовать имущество и владеть собственностью, что позволяло дочерям знатных семей иметь собственный доход и дом.

Например, жены императоров из клана Фудзивара часто продолжали жить в своих родных домах после замужества, избегая давления со стороны свекровей. Девочки в таких семьях были желанными, так как удачный брак мог значительно повысить статус семьи в придворной иерархии. За руку красивых и знатных невест разворачивались настоящие соревнования, ведь они могли родить дочерей, которые унаследовали бы их красоту и статус.

В отличие от мужчин-аристократов, которые были заняты государственными делами, женщины имели больше свободного времени, которое посвящали литературе и искусству. Именно поэтому большинство выдающихся авторов эпохи Хэйан — женщины. Интересно, что некоторые мужчины даже писали произведения от женского лица, как, например, Ки-но Цураюки в своём «Дневнике путешествия из Тоса». Возможно, это связано с тем, что женщины могли свободно использовать фонетическое письмо кана, известное как «женское письмо» (оннадэ), что позволяло им выражать свои мысли и чувства на родном языке. Мужчины же писали «серьёзные» тексты — о государстве, религии и философии — на классическом китайском языке.

Кана, возникшая из упрощённых китайских иероглифов, стала инструментом для создания разнообразных литературных произведений: стихов, дневников (например, «Дневник Мурасаки Сикибу»), сборников заметок (как «Записки у изголовья» Сэй Сёнагон) и даже длинных романов, таких как знаменитая «Повесть о Гэндзи». Китайская каллиграфия, из которой развилась кана, включала три стиля: кайсё (чёткий и разборчивый), сосё (курсивный, изящный) и гёсё (промежуточный). Эти стили до сих пор влияют на японский дизайн, включая сады и цветочные композиции.

Несмотря на относительную свободу, женщины эпохи Хэйан всё же находились под влиянием конфуцианских и буддийских учений, которые подчёркивали мужское превосходство. Буддизм утверждал, что женщина не может достичь высшего перерождения, пока не родится мужчиной, а конфуцианские «Три послушания» предписывали женщине подчиняться отцу, братьям и мужу. Даже при всех своих привилегиях аристократки, не занятые придворными обязанностями, часто проводили жизнь в уединении, скрываясь за ширмами или занавесами. В обществе посторонних они могли показать лишь край рукава, демонстрируя свой вкус. Выходя из дома, женщины прятались за занавесками экипажей или накидывали на голову тонкие покрывала с широкополыми шляпами.

Освобождённые от домашних забот благодаря многочисленной прислуге, аристократки посвящали себя поэзии, каллиграфии и музыке, проводя дни в ожидании писем или визитов своих мужей или возлюбленных. Таким образом, жизнь женщин эпохи Хэйан представляла собой сочетание относительной независимости и строгих социальных ограничений.

#киото

В отличие от Европы, где границы были проницаемы и мобильность населения оставалась значительной, в Восточной Азии долгое время существовала жёсткая система контроля за въездом и выездом. В Корее этот порядок действовал особенно строго: с XV по XIX век иностранцы практически не имели права селиться в стране.

В 1876 году ситуация изменилась — Канхвасский договор, навязанный японцами, впервые открыл несколько портов для иностранных торговцев.
Воспользовавшись этим, в 1882 году в Корею прибыли первые китайские переселенцы. Это случилось после мятежа в Сеуле, подавлять который корейский двор пригласил китайские войска. Вместе с солдатами прибыли и торговцы — сначала всего 40 человек, но их число начало быстро расти.

Любопытно, что некоторые китайцы проникали в Корею и раньше, выдавая себя за японцев, которым разрешили вести бизнес ещё в 1876 году.
Китайские войска не спешили уходить, и фактически с 1882 по 1894 год Корея оказалась под китайским контролем. Это обеспечило невероятно благоприятные условия для китайских предпринимателей. К 1883 году в стране уже работали 210 китайских торговцев. Их капитал и опыт значительно превосходили возможности корейских купцов, и очень скоро они стали главной силой в международной торговле Кореи.

Китайская торговая экспансия шла по двум направлениям. Выходцы из южной провинции Гуандун специализировались на крупном импорте и экспорте, а переселенцы из северной Шаньдуни захватили розничную торговлю, открывая лавки в Сеуле и других городах.
Корея ответила на этот вызов серией протестов. Корейские купцы подавали жалобы, устраивали забастовки, требовали запретить китайцам вести торговлю в столице. Однако все попытки ограничить влияние пришельцев разбивались о реальность: китайские войска находились в стране, а имперский представитель в Корее, могущественный генерал Юань Шикай, активно защищал интересы китайских предпринимателей.

В 1884 году, осознавая необратимость китайского присутствия, власти Кореи выделили 17 000 м² земли под первый официальный Чайна-таун. Он был основан в портовом городе Инчхоне — главном окне Кореи в мир. Позже китайские компании получили разрешение на речные перевозки, и их товары начали поступать прямо в Сеул.

Триумф китайских купцов оказался недолговечным. В 1894 году разразилась Японо-китайская война. Причиной конфликта стала борьба за влияние в Корее. Китай потерпел поражение, был вынужден вывести войска, а вместе с ними ушло и большинство китайских бизнесменов. Их эпоха в корейской торговле подошла к концу так же стремительно, как и началась.

#сеул

Летом 1935 года, накануне Второй итало-эфиопской войны, газета The New York Times опубликовала любопытную статью под названием «Евнухи на помощь Эфиопии». В ней рассказывалось, что 200 чернокожих евнухов из Стамбула, ранее служивших при дворе османских султанов, предложили свои услуги эфиопскому императору Хайле Селассие I.

Эти евнухи, описанные как высокие и физически сильные воины, когда-то охраняли гаремы и владели традиционным оружием – мечами, копьями и пиками. Однако в XX веке такие навыки уже не имели большого значения на поле боя. Несмотря на их готовность сражаться, Хайле Селассие так и не ответил на их предложение.

#стамбул

Необычная доставка в Сеуле

В Сеуле 1970-х годов, на фоне стремительного распространения телефонов, родилась необычная форма сексуальных услуг — так называемые «чайные с купонами». Эти заведения, внешне маскировавшиеся под обычные табаны (традиционные корейские чайные), на деле были частью теневой индустрии.

Система работала просто: клиент звонил в табан и заказывал доставку кофе. Однако качество самого напитка было весьма условным — на деле заказчик ждал не чашку чая, а девушку, которая прибывала к нему (часто на мотороллере), привозя и «заказ», и саму себя.

Со временем традиционные чайные пришли в упадок и практически исчезли к началу 2000-х, но вот «чайные с купонами» выжили и продолжают существовать, особенно в провинциальных районах.

#сеул

Наказание постом

В Средневековье пост был не только религиозной практикой, а еще и важной частью общественной жизни, контролируемой церковью. Соблюдать его должны были все, и нарушение могло повлечь за собой серьезные последствия. Более того, пост мог становиться не только духовной обязанностью, но и формой наказания.Церковные суды иногда назначали дополнительные постные дни как епитимию за определенные проступки, а в редких случаях — даже пожизненно.

Например, в 1474 году житель Турне Луи Кестело, обвиненный в обесчещивании своей золовки, был приговорен к соблюдению поста каждую субботу в течение года. Еще более суровое наказание получил Бодуэн де Скеппер, который совершил греховные деяния с двумя сестрами и племянницей: ему предписали поститься каждый год в день Святого Апостола Фаддея до конца жизни.

Такие наказания подчеркивали власть церкви не только в вопросах веры, но и в регулировании общественной морали. Для некоторых осужденных это означало долгие годы воздержания, а для других — своеобразный путь к искуплению.

#средневековье

Царство вкуса

Эпоха Хэйан (794 год–1185 год) — время расцвета японской аристократической культуры, когда эстетика и изысканность ценились не меньше, чем мудрость. Придворная жизнь напоминала грандиозный спектакль, в котором все знатные мужчины и женщины стремились выразить себя в искусстве. Поэзия, музыка, каллиграфия, создание ароматов, искусство сочетания цветов и даже стильная подача письма — все это было неотъемлемой частью повседневности. Этот период начался с переноса столицы в Киото. Китайское влияние ослабевало, а японская культура стала формироваться в своем самобытном виде.

В то же время в Европе шла эпоха Средневековья: пока японские аристократы создавали изысканные стихотворные послания и обсуждали тончайшие оттенки бумаги, западные рыцари сражались в крестовых походах, а феодалы укрепляли замки. Если в Европе главной добродетелью считалась доблесть, то в Японии — утонченность.

Тонкий вкус проявлялся в каждой детали. Обычное письмо превращалось в произведение искусства: к нему прикрепляли цветок, соответствующий сезону, а его оттенок должен был гармонировать с цветом бумаги. Красота природы ценилась столь же высоко, как и мастерство художников. Созерцание осенних клёнов или лунного света на водной глади было не менее значимым переживанием, чем чтение стихов.

В культуре Хэйан важное место занимало понятие мияби — изысканности и утончённости, выраженной в манерах, одежде и даже способе говорить. Другое ключевое слово, определявшее дух эпохи, — аварэ, особая чувствительность к мимолётной красоте. Это была способность видеть трогательное и печальное в каждом мгновении, будь то опадающие лепестки сакуры или редкое свидание влюблённых.

Даже религия превращалась в искусство. Буддизм в Японии приобрёл поэтические черты, а исполнение священных ритуалов напоминало театральные представления. Высшие государственные посты требовали не только административных навыков, но и способности исполнять изящные танцы.

Знать могла позволить себе столь утончённый образ жизни благодаря доходам от владений сёэн — частных земельных угодий. Именно они давали придворным возможность полностью посвятить себя поиску красоты. В Европе в это же время землевладельцы жили в условиях феодальной раздробленности, их досуг был ограничен войнами и политическими интригами. В Японии же идеалом оставалась гармония, воплощённая в искусстве и природе.

Стремление к совершенству, начавшееся в эпоху Хэйан, стало основой японского эстетического мировоззрения на многие века вперёд.

#киото

Среди величайших реликвий исламского мира, хранящихся в стамбульском дворце Топкапы, особое место занимают предметы, связанные с пророком Мухаммедом. Они не просто музейные экспонаты — каждый из них обладает сакральной силой, ради которой веками проливалась кровь.

Один из самых почитаемых артефактов — зуб пророка. Согласно преданию, он был выбит в битве при Бадре (624 год), когда Мухаммед получил удар топором. Есть и другой, менее драматичный след его присутствия — отпечаток ноги на куске известняка. По одной версии, камень запечатлел его шаг, когда он помогал строить мечеть. По другой — след остался, когда он садился на коня.
Конечно, на протяжении веков появлялись скептики, утверждавшие, что эти реликвии могли принадлежать не пророку, а кому-то из его сподвижников. Однако две вещи никогда не вызывали сомнений у мусульманских богословов: знамя и мантия пророка.

С мантией связана особая легенда. Когда-то она принадлежала арабу Ибн Зухайру — человеку, который сначала критиковал Коран, но затем раскаялся и принял ислам. Узнав об этом, пророк Мухаммед снял с себя мантию и накинул ему на плечи в знак прощения. Позже наследники Ибн Зухайра продали святыню первому Омейядскому халифу, затем она попала в Багдад, потом в Каир и, наконец, в Стамбул.
Норвежский писатель Кнут Гамсун с прозорливостью заметил: эти реликвии — не просто старинные вещи, а символы, за которые мусульмане готовы были убивать и умирать. Мантия пророка не должна была быть открыта для посторонних глаз, но в случае опасности ее поднимали высоко, чтобы она развевалась на ветру. Это означало, что каждый мусульманин обязан взяться за меч.

Не менее важной святыней стало знамя пророка. Согласно преданию, оно было сделано из тюрбана араба Буйрадата, который сначала враждовал с Мухаммедом, но затем признал его власть. Символ исламского воинства прошел долгий путь через арабские завоевания и оказался в Египте, где принадлежал последнему халифу. В 1517 году султан Селим I, покорив Египет, завладел знаменем и мантией — с тех пор османский правитель стал носить титул «Хранитель двух святых реликвий».

Султан отправил знамя в Великую мечеть Дамаска. Каждый год его несли во главе процессии паломников, отправляющихся в хадж. В 1595 году святыню перевезли в Стамбул — и тогда же в городе появились таинственные слепцы.

Стамбульцы часто встречали на улицах группы слепых, которые ходили цепочкой, держась друг за друга. Их предводитель, как правило, был слеп только на один глаз. Эти люди считались благословенными: они совершили хадж, увидели Мекку и Медину — а после этого добровольно лишили себя зрения, чтобы больше не смотреть ни на что тленное.
Городские хроники сохранили описание процедуры ослепления. Паломник нагревал кусок металла, посыпал его особым порошком, склонялся над ним и терпеливо ждал, пока глаз вытечет. Эта странная традиция продержалась 300 лет и лишь в XIX веке сошла на нет. До этого времени каждый год слепцы собирались на площади Султанахмет, провожая паломников, идущих под знаменем пророка.

Знамя поднимали и в иных случаях. Например, когда султан лично возглавлял армию или когда наступала смертельная угроза. Последний раз его подняли 11 ноября 1914 года — в день, когда Османская империя объявила священную войну (джихад) странам Антанты.

#стамбул

История корейской автомобильной промышленности, которая сегодня занимает пятое место в мире по объёмам производства, началась в 1955 году. Именно тогда в небольшой мастерской в Сеуле был собран первый корейский автомобиль под названием «Сибаль» («начало»). Это событие стало отправной точкой для развития одной из самых мощных автомобильных индустрий в мире.

В середине 1950-х годов несколько корейских автомастерских попытались перейти от ремонта автомобилей к их сборке. В то время американская армия списывала старые армейские джипы, предварительно повреждая их, чтобы предотвратить продажу пригодных машин. Корейские механики покупали такие джипы и пытались восстановить их, но сталкивались с серьёзной проблемой: блоки цилиндров двигателей были намеренно повреждены, что делало их ремонт практически невозможным в кустарных условиях.

В начале 1955 года два инженера — Ким Ён-сам и его начальник О Вон-чхоль, руководитель небольшой авторемонтной мастерской, называвшейся «Международной автомобильной компанией», — нашли способ восстановления блоков цилиндров с использованием имеющегося оборудования. Это достижение стало ключевым для создания первых корейских автомобилей. В апреле 1955 года они установили восстановленный двигатель на джип, собранный в мастерской, и успешно провели дорожные испытания.

Вдохновлённые успехом, они решили начать производство собственных джипов. Многие детали по-прежнему брались со списанных американских машин, но некоторые компоненты изготавливались на месте или закупались. Эти автомобили, получившие название «Сибаль», отличались жёсткой крышей (в отличие от брезентовой у оригинальных джипов) и окрашивались в чёрный или синий цвет.

В октябре 1955 года «Сибаль» был представлен на Национальной промышленной выставке, где вызвал огромный интерес. В условиях послевоенной бедности демонстрация автомобиля местного производства стала настоящим событием. «Сибаль» получил высшую награду выставки — Президентскую премию, что привлекло к нему ещё больше внимания. Это вдохновило компанию на мелкосерийное производство.

Однако в мае 1958 году планы по расширению производства столкнулись с трудностями. Правительство, стремясь сэкономить топливо, ввело ограничения на регистрацию новых автомобилей: теперь можно было зарегистрировать машину только взамен старой, вышедшей из строя. Это резко снизило спрос на автомобили, и производители «Сибаля» решили приостановить выпуск. К тому же, в бедной стране автомобили были доступны лишь немногим.

Точное количество выпущенных «Сибалей» неизвестно, но, по разным оценкам, их было произведено около тысячи. Эти автомобили использовались как такси, служебный транспорт правительственных учреждений, а некоторые попали в частные руки. Хотя проект «Сибаль» не стал коммерчески успешным, он заложил основу для будущего развития корейского автомобилестроения, которое сегодня является одним из лидеров мировой индустрии.

#сеул

10 крупнейших городов мира к началу 16 века

До Нового времени города Европы продолжали оставаться относительно небольшими. К 14 веку в Западной Европе было всего 11 городов с населением 50 тысяч и более. В последующие два столетия ситуация начала меняться, но до гигантских метрополисов было еще далеко.

Пока на западе Евразии за 15 век надувался один Париж, сдувалась Венеция, а Лиссабон только-только начал свои лихие плавания, на востоке континента жирели города Китая, Индии и мусульман.

Среди десяти крупнейших городов мира было аж 4 китайских:
Пекин - столица Мин
Нанкин - первоначальная столица Мин
Гуанчжоу - постоянные торговые ворота Китая в мир
Ханчжоу - и столица домонгольской династии Южной Сун
Пекин тут был самым крупным, естественно. Его население было под 700 тысяч человек.

Еще в десятке самых населенных городов были: столица иранской династии Сефивидов - Тебриз.

Столица южноиндийской Империи Карната - Виджаянагара, население которой доходило до полумиллиона.

По соседству был город бенгальский город Гауда. Тоже в десятке.

И вот уже семь мест рейтинга крупнейших городов мира к 1500 году заняты восточными мегаполисами. Добавьте сюда захваченные турками Константинополь и Каир. Вот уже 9.

Единственный не восточный (во всех смыслах) город был далеко на западе - в Америке. Столица ацтеков Теночтитлан, по некоторым данным, был крупнейшим мегаполисом к началу 15 века. Лестные оценки говорят о миллионе жителей, скромные - о 300 тысячах. В любом случаем, быть таким огромным ему оставалось недолго. В 1521 году Кортез захватил Теночтитлан.

До урбанизированного востока европейцы доберуться позже, но это совсем другая история.

В конце 1920-х годов в Советском Союзе активно развивалось движение бытовых коммун, где доходы и расходы объединялись в общий фонд. В некоторых таких коллективах обобществлялось 40–60% заработка, а порой даже вся сумма.

Это движение базировалось на идеях полного отказа от частной собственности и создания нового типа советского человека, живущего в духе коллективизма. Журнал «Смена» описывал быт коммунаров так: «Всем распоряжается безликий и многоликий товарищ-коллектив. Он выдает деньги на обеды, закупает трамвайные билеты, табак, выписывает газеты, отчисляет суммы на баню и кино». В ряде коммун из общего бюджета даже выплачивались алименты за разведённых членов коллектива. Столь радикальный подход к общему имуществу зачастую сопровождался жёсткими ограничениями. Например, запрещалось тратить собственные дополнительные заработки на личные покупки без разрешения коллектива.

Политическая составляющая также играла ключевую роль в жизни коммун. Кандидатов в члены коллектива спрашивали не только о взглядах на совместное проживание, но и о готовности участвовать в строительстве «новой жизни». Выйти из коммуны можно было лишь сдав комсомольский билет, что вело к неприятностям. Иногда людей записывали в коммунары заочно, без их согласия. Так, один из первых рабочих Сталинградского тракторного завода Яков Липкин вспоминал, что отказ от вступления в коммуну воспринимался как проявление «индивидуализма» и категорически не поощрялся.

Несмотря на революционный энтузиазм, эти эксперименты столкнулись с суровой реальностью. Не хватало ни экономических ресурсов, ни знаний о человеческой психологии, чтобы реализовать столь радикальную модель общежития. Даже сами коммунары признавали, что их желание быть стопроцентными коммунистами зачастую подавляло инициативу и порождало внутренние конфликты.

К 1934 году идея бытовых коммун окончательно утратила поддержку партии. XVII съезд ВКП(б) официально осудил это движение как «уравниловские мальчишеские упражнения левых головотяпов». К тому времени в советском обществе уже формировались устойчивые элиты, которым требовались отдельные, комфортные условия жизни. Так закончился один из самых смелых социальных экспериментов раннего СССР.

#ссср

В феврале 1951 года была проведена импровизированная перепись населения Пусана, которая показала, что город стал домом для 840 000 человек, из которых почти половина были беженцами. К лету 1953 года, к завершению Корейской войны, население Пусана увеличилось до одного миллиона, что на фоне довоенного уровня в 300 000 человек выглядело ошеломляюще. Такое резкое увеличение населения привело к значительной нагрузке на городскую инфраструктуру, которая и до этого находилась в плачевном состоянии.

Многие беженцы начинали с палаток или землянок, но постепенно их жилища становились более постоянными. К концу войны в Пусане было построено около 40 000 самодельных домов, в основном из фанеры, брусьев и досок. Часто для строительства использовались ящики, в которых американские войска получали продовольствие и боеприпасы. Пространства для семей из 5–7 человек были крохотными, зачастую всего 10 квадратных метров, и нередко встречались и меньшие по размеру «квартиры».

Жизнь беженцев была крайне тяжёлой. Основной доход они получали за счет разовых услуг или торговли. Некоторые, рискуя жизнью, вылавливали в море древесину, сушили её и продавали как топливо. Другие собирали металлические отходы, вырезали из них полосы и использовали их для строительства временных домов. Часть людей выискивала съедобные остатки пищи на американских базах, из которых готовили еду, которая получила прозвище «кулькули чук» (в дословном переводе «хрюшкина кашка»).

Многие также пытались найти работу носильщиками, уличными торговцами или устраивались на несколько предприятий, которые оставались открытыми. Вакансий было мало, и каждое утро перед проходными заводов выстраивались длинные очереди. Работать на военной базе было мечтой для многих, но доступ туда имели лишь немногие.

В условиях нищеты уровень преступности, как правило, повышается, но в Пусане ситуация была несколько иной. Мелкие кражи были довольно частым явлением, и даже появилась поговорка: «Глаза закроешь — у тебя и нос своруют!». Несмотря на это, общая криминальная обстановка не вызывала сильных беспокойств.
Среди беженцев значительно увеличилось количество христиан, хотя в 1950 году только 1% корейцев исповедовал «западную религию». Церкви имели тесные связи с религиозными организациями США и благодаря этому могли обеспечивать своих прихожан продовольствием и товарами первой необходимости. Принадлежность к церкви становилась важным аспектом жизни беженцев.

Кроме того, корейская традиция социальной ответственности и взаимопомощи сыграла свою роль: местные жители часто обращались за помощью к более обеспеченным землякам, и зачастую получали её. Иногда беженцы даже жили в домах более состоятельных людей с их разрешения, что стало важным элементом их выживания в этот тяжёлый период.

#пусан