БУРБОН ИЛИ УСЛОВИЯ ВОЗМОЖНОСТИ СУЩЕСТВОВАНИЯ
ЧАСТЬ 1.
Отчаявшись добиться чего-либо от сухого листа, на котором уже невозможно было написать ни строчки, я, по своему обычаю, который столь же губителен, сколь и сладостен, оправился в бар. Для проницательного мудреца, коим я являлся себе лишь в мутном, непроясненном состоянии, «сходить в бар» означало окунутся в проплывающую волну теплого, но мимолетного счастья, где мои пустые и банальные слова, наполнялись глубоком и волнительным смыслом.
Ах пьянство! Я часами мог бы вам цитировать незабвенного Бодлера, который жалил сердце беспощадной и грустной правдой, облекая рваные переживания собственной жизни в густую, стройную, но отчаянно кричащую поэзию, чарующую своим темным блеском и отпугивающую своей безысходностью.
Но как бы там ни было, принятие решения о следующей рюмке приходилось взвалить на себя. Ах, как этому дрожащему решению (решения в общем-то и нет, все уже и так предрешено) растворить в себе очередную рюмку карамельного яда, способствует притушенный, тусклый свет моего бара, который разливается по потолку атмосферой безопасной передышки перед продолжающимся забегом уже неудавшейся жизни!
Кажется, что яркий, теплый, липкий и пропахший рутинным покоем свет, - где, с формальным и надежным лицом, мастерски орудуя напитками, тебя ожидает бармен, этот идол, что ведает души многих, но сам он ни с кем; этот холодный друг, что всегда тебе рад; этот молчаливый знаток потерянных душ; - этот свет становиться светилом, к которому льнут мерцающие глаза выброшенных из дневной рутины, заблудших душ.
Это случилось в какой-то промежуточный день, день, который не запоминают, который проскальзывают, воображая тревожно ожидаемое будущее, все более отдаляясь от непрестанно преследуемого прошлого, в день скрытых событий. В этот день я приютился на, (до отвращения) знакомый мне барный стул, и привычно кивнул властелину сладостного, но рокового успокоения.
- ах знали бы вы, что такое трансцендентальная редукция! – бесстыдно и довольно громко, с полуоткрытыми глазами, в которых можно было увидеть уже несколько рюмок бурбона, - что опытный мастер по анестезии изувеченных душ, мог легко заметить - не ровно, отчаянно и беспричинно, как это бывает в таком, растворенном состоянии, смутно понимая всю нелепость сказанного, завопил я.
Бармен, протирая стакан, не поднимая головы, поднял из-под бровей два своих орлиных глаза, которые смотрели куда-то в темноту, сквозь которую можно было заприметить подсвеченные столы для бильярда, которые, будучи отделенными уплотненно-темной темнотой, казались витающими в открытом, космическом, многомерном пространстве, и к которым можно было лишь допрыгнуть, преодолевая гравитацию, но никак не дойти обычным шагом. После чего, он опустил глаза на еще не идеально отполированный стакан и сказал:
- думаю, что любой вид трансцендентализма ведет к имманентной замкнутости. Это особенно видно, если вас занесет в тот мутный лабиринт, что зовется гносеологией. Советую вам, даже если эта доктрина прельщает вас своей рефлективной ясностью, все же поскорее выбираться на чистый путь метафизики, на возвышенных полях которой, лишь и возможно утолить ту извечную жажду, что тенью мелькает перед внутренним взором даже самого последнего эмпирика! - не смотря на меня, мерным отчеканенным тоном, почти формально развернул свою мысль бармен-философ.
ЧАСТЬ 1.
Отчаявшись добиться чего-либо от сухого листа, на котором уже невозможно было написать ни строчки, я, по своему обычаю, который столь же губителен, сколь и сладостен, оправился в бар. Для проницательного мудреца, коим я являлся себе лишь в мутном, непроясненном состоянии, «сходить в бар» означало окунутся в проплывающую волну теплого, но мимолетного счастья, где мои пустые и банальные слова, наполнялись глубоком и волнительным смыслом.
Ах пьянство! Я часами мог бы вам цитировать незабвенного Бодлера, который жалил сердце беспощадной и грустной правдой, облекая рваные переживания собственной жизни в густую, стройную, но отчаянно кричащую поэзию, чарующую своим темным блеском и отпугивающую своей безысходностью.
Но как бы там ни было, принятие решения о следующей рюмке приходилось взвалить на себя. Ах, как этому дрожащему решению (решения в общем-то и нет, все уже и так предрешено) растворить в себе очередную рюмку карамельного яда, способствует притушенный, тусклый свет моего бара, который разливается по потолку атмосферой безопасной передышки перед продолжающимся забегом уже неудавшейся жизни!
Кажется, что яркий, теплый, липкий и пропахший рутинным покоем свет, - где, с формальным и надежным лицом, мастерски орудуя напитками, тебя ожидает бармен, этот идол, что ведает души многих, но сам он ни с кем; этот холодный друг, что всегда тебе рад; этот молчаливый знаток потерянных душ; - этот свет становиться светилом, к которому льнут мерцающие глаза выброшенных из дневной рутины, заблудших душ.
Это случилось в какой-то промежуточный день, день, который не запоминают, который проскальзывают, воображая тревожно ожидаемое будущее, все более отдаляясь от непрестанно преследуемого прошлого, в день скрытых событий. В этот день я приютился на, (до отвращения) знакомый мне барный стул, и привычно кивнул властелину сладостного, но рокового успокоения.
- ах знали бы вы, что такое трансцендентальная редукция! – бесстыдно и довольно громко, с полуоткрытыми глазами, в которых можно было увидеть уже несколько рюмок бурбона, - что опытный мастер по анестезии изувеченных душ, мог легко заметить - не ровно, отчаянно и беспричинно, как это бывает в таком, растворенном состоянии, смутно понимая всю нелепость сказанного, завопил я.
Бармен, протирая стакан, не поднимая головы, поднял из-под бровей два своих орлиных глаза, которые смотрели куда-то в темноту, сквозь которую можно было заприметить подсвеченные столы для бильярда, которые, будучи отделенными уплотненно-темной темнотой, казались витающими в открытом, космическом, многомерном пространстве, и к которым можно было лишь допрыгнуть, преодолевая гравитацию, но никак не дойти обычным шагом. После чего, он опустил глаза на еще не идеально отполированный стакан и сказал:
- думаю, что любой вид трансцендентализма ведет к имманентной замкнутости. Это особенно видно, если вас занесет в тот мутный лабиринт, что зовется гносеологией. Советую вам, даже если эта доктрина прельщает вас своей рефлективной ясностью, все же поскорее выбираться на чистый путь метафизики, на возвышенных полях которой, лишь и возможно утолить ту извечную жажду, что тенью мелькает перед внутренним взором даже самого последнего эмпирика! - не смотря на меня, мерным отчеканенным тоном, почти формально развернул свою мысль бармен-философ.